НАШИХ СТОЯНОК ЗОЛА
Геолог в России больше, чем ископаемое Ваше мнение
Доктор
геолого-минералогических наук Владимир ЦЫГАНОВ внешне напоминает умудренного
жизнью мамонта. Такой же мощный, надежный, спокойный. Цыганов не отягощен
атрибутами состоятельного человека. У него нет даже мобильного телефона. Хотя,
работай он на Западе, давно бы стал миллионером. В России же, чья экономика
полностью зависит от минерально-сырьевых ресурсов, геологов пора заносить в
Красную книгу. Как представителей вымирающего вида. У страны, где еще недавно
почетнее работы в геологических экспедициях были лишь полеты в космос, оказалась
слишком короткая память. — Владимир Анатольевич, насколько верно общепринятое мнение о геологах: суровые бородатые дядьки поют жалостливые песни о несчастной любви на вновь открытом месторождении?
— Я только один раз отпускал во время полевого сезона бороду. Сказать, что ее отпускали многие, тоже не могу. Кому лень в поле бриться, тот и отпускает. А когда месторождение открывается, все радуются, а не плачут. Потом еще не факт, что нашли месторождение. Сначала – это рудопроявление. Потом, когда проведут разведку, оценку, определят запасы, рудопроявление может стать месторождением.
В экспедициях жалостливых песен не поют, а поют очень хорошие романтические песни. Для человека, который оторван от семьи, от дома, нужна же какая-то эмоциональная замена.
И насчет суровости вы хватили. Наоборот. В полевых партиях собирается достаточно веселый народ. Подшутить друг над другом – милое дело. Очень много чудес, когда попадаются неподготовленные к полевому быту.
Например, сообщается, что килограмм сушеных комаров принимают в аптеке за хорошие деньги. Картина еще та. Комар в тундре стоит столбом, а ребята-практиканты берут марлевый полог и пытаются захватить, как неводом, всю тучу. Ничего не получается, а им предлагают новый способ: ловить на фанеру, смазанную сгущенкой. Или другая покупка – макароны продувать. Бедолага сидит весь день дует, а народ из-за угла палатки от смеха заходится.
— Почему геологов часто путают с туристами, хотя геологи к туристам относятся с иронией?
— Да, наверное, из-за внешнего антуража. Из-за культа дороги, костров, палаток. Из заядлых туристов, как правило, хорошие геологи не получаются. Их интересует больше внешняя сторона профессии, но никак не исследовательский геологический процесс. В нашей группе из тех, кто шел в геологию, понимая реально, что это такое, было процентов 20. Процентов 30—40 пришли в геологию из туризма. Остальные просто услыхали это завораживающее в период романтики слово «геолог» и просто приходили на геофак.
— Многим геологам не нравится песня «Крепись, геолог». А вам она тоже не нравится?
— Она не то что не нравится. Но это песня не нашего круга. Это песня Пахмутовой, которая стала своеобразным гимном поколения. Если вспомнить пахмутовские песни, то сколько они девчонок и ребят подняли в стране в свое время и погнали на освоение дальних территорий. Они сыграли большую роль в их жизни. Эти песни — «Крепись, геолог», «Девчонки из геологоразведки» — пели на радио, по телевидению. Я потом видел, что с этими девчонками сегодня происходит. Это в основном старушки, которые оказались без мужей, без семей. Это люди, у которых в большинстве своем не сложилась судьба.
— Именно для этого и идут люди в геологию? Чтобы судьба не сложилась?
— Сегодня никто никуда не идет. Из получивших высшее геологическое образование по пальцам можно пересчитать тех, кто сейчас работает по специальности. А в наше время в геологию шел большой поток людей с хорошо продвинутыми мозгами. Позднее такие люди шли в физики. Потом в финансовые институты. А тогда они шли в геологию. Время было интересное. Люди стали более свободными. Восток, куда попасть можно было только по приговору, вдруг стал просто территорией.
Меня же в геологию привела не романтика. Я с четвертого класса взялся за геологический молоток. Увлекся книжками Ферсмана «Воспоминание о камне», «Удивительное в камне». Многих в геологию приводят минералогия, красивый камень. А потом камень становится обычным инструментом познания. Ведь геолог – это исследователь, а Земля — прекрасный объект исследований. В этой области знания будут расти бесконечно.
— Знакомый геолог из Якутии рассказывал, что на одном из торжественных собраний местный партийный деятель обратился к ним со словами: «Дорогие товарищи первопроходимцы». Это была оговорка по Фрейду?
— Да нет. Наверное, это слабое знание языка. У якутских чиновников такое бывает. Я с одним деятелем сталкивался, который якутской геологией командует. Тот прямо мне говорил: «Когда ты говоришь о геологии, мне спать хочется».
И в Москве таких хватает. Сколько ругался раньше в нашем отраслевом министерстве. Но ругались по предметным вопросам. О достаточности или недостаточности фактов, например. А сейчас и факты обсуждать практически не с кем. Без толку говорить о чем-либо в нынешнем Министерстве природных ресурсов, когда люди, отвечающие за отечественную геологию, про это никогда и не слышали.
По-моему, идет мощный удар по стране. Главное, что утраченное больше не восстановится. Потеряны целые территориальные научно-производственные школы. Какая была школа на северо-востоке, в Магадане. А сейчас там что? Да ничего.
Сегодня невозможно собрать полноценную команду, чтобы отработать даже конкретный участок. Как сказал главный геолог одного из предприятий: «Нужны головы, а остались только жопы».
— А кому выгодна эта ситуация?
— Те, кто с геологией вытворяет такие кульбиты, просто не понимают, что такое геология, что такое минерально-сырьевая база. Не понимают, как создают эту минерально-сырьевую базу. Решение, как мне кажется, принимается даже не на уровне Министерства природных ресурсов (туда просто прислали ликвидационную команду), а выше, где-то на уровне Грефа. Элите кажется, что пока какие-то запасы полезных ископаемых есть, то на их век хватит.
Западу это, конечно, выгодно. Ликвидируется наша геологическая служба. Летят наши добывающие предприятия. Они же не могут существовать вне сырьевой базы. И дураку понятно, что это вход в Россию для западных горных компаний. Вход на демпинговых ценах, через свои геологические службы. Наши геологи будут только поставщиками первичного фактического материала. Больше ничего. Оценки и анализ иностранцы сами будут делать. Вот тогда страна и станет сырьевым придатком мировой экономики. Как, к примеру, Африка. Видел подобное в Конго. Там добывают алмазы. Есть и местные геологи. Функция этих негров – сбор первичного фактического материала.
— Как на людях отразился развал?
— По специальности работают единицы. Остальные все ушли. Хорошие, умные ребята. Со мной учился Сергей Аргеландер. Он работал начальником отряда. Уникальный человек. Любая работа ему удавалась. Ему скажешь: «Сережа, задача такая». Больше не надо ничего говорить. Он сам находил литературу по территории, изучал, где какие отложения. Собирал первичный фактический материал. Приедешь к нему в полевой лагерь, так там даже залив искусственный был сделан для рыбы. Рыба прямо из Вилюя на сковородку попадала. А сейчас он для ночных палаток товар подвозит.
Вот на Западе наших геологов давно оценили. Очень многих приглашают поработать. Меня приглашали работать в Канаде на постоянной основе, приглашали в Нью-Йорк. Не захотел.
Мне не нравится система тех отношений. Полевой быт у них, конечно, лучше, чем у нас. Но нельзя сказать, что они — суперпрофессионалы. Там тоже очень много приходится доказывать тем, кто в геологии не силен. А хочется работать там, где ты максимально можешь себя реализовать как специалист.
— А здесь вы реализовались?
— Самые сильные мои профессиональные впечатления были, когда я в первый же год на Урале месторождение бокситов открыл. Сезон заканчивается. Я в Москву уже собрался, а меня в Ивдель посылают. Я там за три дня переработал, не выходя в маршрут, все материалы. Задал канаву. Вскрыли великолепные бокситы. Содержание алюминия очень высокое. Очень качественная руда. Первое открытие было. Потом каждый сезон готовился к новым открытиям. Были потом точки с платиной, полиметаллами, алмазами, но такого явного успеха не было. Осталось много рекомендаций, не доведенных до конца. Не удалось добить эти вопросы организационно. Решения-то принимал не я.
Тот первый сезон мне особо запомнился. Снег уже начинал ложиться, а нам по связи передают: «Завтра вас вертолет забросит под Константинов Камень». Это самая северная точка на Полярном Урале. Накануне поздно из маршрута пришли, а рано утром уже борт летит. Успел только спросонья спальный мешок в рюкзак сунуть да банку сгущенки и банку тушенки. Нас вечером забрать обещали. Проторчали там четыре дня. Пошел дождь, мы без палатки, один спальник на двоих. Мой напарник такой же здоровый, как и я. Вдвоем в мешке не умещаемся. Спали по очереди. Один под дождем спит, другой под плащом справочник о народности коми читает.
Есть что вспомнить. На Памире я с ишаком шлиховые пробы отбирал. Берут тебя, ишака. Все это богатство грузят на машину — и по долине к горам. Подвозят к распадку. Дальше идешь с ишаком. Когда ишак перестает идти, его привязываешь, чтобы не ушел. Сам лезешь наверх. Один рудный мешок пробой набил, потом другой. Спускаешь пробы до ишака, грузишь на него и – к машине. Потом опять с ишаком вверх. Снова ишака привязал. Берешь следующие две пробы.
Самое страшное, что геологов лишили поля. Ведь как профессионал геолог вырастал именно на полевых работах. А сейчас большая часть в поле не ездит. Основное поле — на собственном огороде. Пройдет еще немного времени, и не будет носителей этих знаний. Геологические отчеты будут просто лежать, как древнеегипетские рукописи. Которые, может быть, когда-то будут, а может, и не будут никогда расшифровывать.
Беседовал Игорь БЕДЕРОВ
Новая Газета 27.06.2002